«Мы приходим – и становится как-то по-другому»: больничный клоун рассказывает о своей работе
Больничные клоуны доктор Джанка и доктор Боба – давние друзья Санкт-Петербургского Детского хосписа, постоянные участники всех праздников, главные заводилы, хулиганы и любимчики. Каждый их приезд – как контрастный душ: неизменный заряд драйва и энергии. Мы попросили Дарью Зарину, она же доктор Джанка, она же учредитель и генеральный директор АНО «ЛенЗдравКлоун», рассказать о себе, о работе в хосписе и о том, что это за зверь такой – больничный клоун.
Больничной клоунадой я занимаюсь с 2009 года. Началось все с того, что я летела на самолете в Гренландию работать гидом и увидела в журнале статью о больничных клоунах. Я в тот момент была в полном жизненном кризисе, давно бросила офисную работу и искала, что делать дальше, а тут что-то щелкнуло, как будто комбинация на сейфе сложилась, и я поняла – это оно. Клоуном мне хотелось быть с детства, а тут это соединилось с благотворительностью, которой я тогда уже занималась, и это казалось мне осмысленным и правильным. Я связалась с конторой Кости Седова (первый больничный клоун в России), попросила взять меня учиться, сказала, что готова ездить в Москву, но они предложили сделать школу больничных клоунов в Петербурге. В итоге мы сделали эту школу, выпустили двенадцать человек. Там я познакомилась со своим напарником Димой, и мы начали ходить в НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова, где врачи сразу выдали нам кредит доверия и вообще очень поддержали. А в начале 2011 года нас позвали в Санкт-Петербургский Детский хоспис.
Первый раз я в хосписе появилась в гражданском – приехала посмотреть, как работает Патч Адамс (американский врач, основатель волонтерской больничной клоунады). Во многом на его опыте мы построили общение с детьми с интеллектуальными нарушениями. До этого мы работали с детьми с онкологией, с ожогами, но в хосписе был совсем другой, непривычный нам контингент. Перед самой первой палатой в хосписе нас предупредили: ребенок ненавидит клоунов, вас он не примет и даже не пустит. В итоге мы устроили полный сыр-бор, в процессе игры разбили яйцо, счастливый ребенок скакал на капельнице, мы вывалились из этой палаты и поняли, что дальше все будет нормально.
В своей работе мы отталкиваемся от ребенка и от того, что мы видим вокруг себя. Всегда есть палочка-выручалочка в виде фокуса, но помимо этого мы работаем с тем, что и кто есть в палате, что сказали родители на входе, какая погода на улице. Мы находим, к чему прицепиться, а потом из этого рождается игра, мысль, шутка. Поддерживать интерес детей, которые нас видят часто, помогает импровизация. Есть некие опорные, ритуальные вещи, которые мы должны сделать обязательно, потому что их ждут, те же фокусы. Но в остальном наша работа – про атмосферу, про то, что мы приходим – и становится как-то по-другому.
Со многими детьми у нас сложились глубокие и долгие отношения. Часто бывает, что дети переходят из НИИ им. Петрова в хоспис, и мы продолжаем общаться. Иногда в хосписе мы навещаем детей в их последние часы, и это огромная честь. Мы не приходим прощаться, мы приходим для того, чтобы провести вместе это важное время. У детей вообще более здоровые отношения со смертью, чем у взрослых, у них все естественнее и спокойнее. Но и родители, которые в состоянии услышать детей, когда те говорят, что им нужны клоуны, и позвать нас в последние дни – это совершенно особенные люди.
Когда я начинала заниматься больничной клоунадой, меня не поддержал никто из окружающих. Сопротивление было огромное, люди не принимали сам факт похода в эту среду, не принимали систематические занятия благотворительностью. Тема больных детей, смерти была табуирована. Сейчас уже все привыкли, восхищаются, говорят «я бы не смог», но на это ушло семь лет. А я с самого начала знала, что занимаюсь хорошим делом и очень этого хочу.
Был у меня и период выгорания, справиться с которым было очень тяжело. Выгорание связано с тем, что заканчивается импровизация – ты понимаешь, что в тебе больше ничего не рождается. Началось оно после тяжелого ухода ребенка в хосписе, я была совершенно к этому не готова. Сотрудники хосписа пытались меня вытаскивать, занимались со мной, я вникала в их способы работы. Это помогло. Для того, чтобы не выгорать, нужно поддерживать внутренний ресурс вне профессии: чтобы что-то вбрасывать в топку импровизации, надо что-то брать снаружи.
Для меня больничный клоун – это профессия. Если ты не можешь реализовать себя в профессии, тебе становится плохо. Ты живешь в этом, у тебя формируются социальные связи, подростки, с которыми ты работаешь, пишут тебе в сети, просят совета – значит, у вас сложились отношения, и им это нужно. Бывают моменты, когда ты испытываешь чистую радость. Например, ребенок молчал месяц, а с тобой заговорил – конечно, круто! Но ты не чувствуешь себя богом. Есть большая разница между ощущением «я святой, я пришел тут и всех спас» и мыслью «да, все-таки не зря я этим занимаюсь». Мы делаем то, что можем, и то, во что верим. При этом я не чувствую, что это моя работа. Больничная клоунада – это не про работу, это про жизнь.
Больничной клоунадой я занимаюсь с 2009 года. Началось все с того, что я летела на самолете в Гренландию работать гидом и увидела в журнале статью о больничных клоунах. Я в тот момент была в полном жизненном кризисе, давно бросила офисную работу и искала, что делать дальше, а тут что-то щелкнуло, как будто комбинация на сейфе сложилась, и я поняла – это оно. Клоуном мне хотелось быть с детства, а тут это соединилось с благотворительностью, которой я тогда уже занималась, и это казалось мне осмысленным и правильным. Я связалась с конторой Кости Седова (первый больничный клоун в России), попросила взять меня учиться, сказала, что готова ездить в Москву, но они предложили сделать школу больничных клоунов в Петербурге. В итоге мы сделали эту школу, выпустили двенадцать человек. Там я познакомилась со своим напарником Димой, и мы начали ходить в НИИ онкологии им. Н.Н. Петрова, где врачи сразу выдали нам кредит доверия и вообще очень поддержали. А в начале 2011 года нас позвали в Санкт-Петербургский Детский хоспис.
Первый раз я в хосписе появилась в гражданском – приехала посмотреть, как работает Патч Адамс (американский врач, основатель волонтерской больничной клоунады). Во многом на его опыте мы построили общение с детьми с интеллектуальными нарушениями. До этого мы работали с детьми с онкологией, с ожогами, но в хосписе был совсем другой, непривычный нам контингент. Перед самой первой палатой в хосписе нас предупредили: ребенок ненавидит клоунов, вас он не примет и даже не пустит. В итоге мы устроили полный сыр-бор, в процессе игры разбили яйцо, счастливый ребенок скакал на капельнице, мы вывалились из этой палаты и поняли, что дальше все будет нормально.
В своей работе мы отталкиваемся от ребенка и от того, что мы видим вокруг себя. Всегда есть палочка-выручалочка в виде фокуса, но помимо этого мы работаем с тем, что и кто есть в палате, что сказали родители на входе, какая погода на улице. Мы находим, к чему прицепиться, а потом из этого рождается игра, мысль, шутка. Поддерживать интерес детей, которые нас видят часто, помогает импровизация. Есть некие опорные, ритуальные вещи, которые мы должны сделать обязательно, потому что их ждут, те же фокусы. Но в остальном наша работа – про атмосферу, про то, что мы приходим – и становится как-то по-другому.
Со многими детьми у нас сложились глубокие и долгие отношения. Часто бывает, что дети переходят из НИИ им. Петрова в хоспис, и мы продолжаем общаться. Иногда в хосписе мы навещаем детей в их последние часы, и это огромная честь. Мы не приходим прощаться, мы приходим для того, чтобы провести вместе это важное время. У детей вообще более здоровые отношения со смертью, чем у взрослых, у них все естественнее и спокойнее. Но и родители, которые в состоянии услышать детей, когда те говорят, что им нужны клоуны, и позвать нас в последние дни – это совершенно особенные люди.
Когда я начинала заниматься больничной клоунадой, меня не поддержал никто из окружающих. Сопротивление было огромное, люди не принимали сам факт похода в эту среду, не принимали систематические занятия благотворительностью. Тема больных детей, смерти была табуирована. Сейчас уже все привыкли, восхищаются, говорят «я бы не смог», но на это ушло семь лет. А я с самого начала знала, что занимаюсь хорошим делом и очень этого хочу.
Был у меня и период выгорания, справиться с которым было очень тяжело. Выгорание связано с тем, что заканчивается импровизация – ты понимаешь, что в тебе больше ничего не рождается. Началось оно после тяжелого ухода ребенка в хосписе, я была совершенно к этому не готова. Сотрудники хосписа пытались меня вытаскивать, занимались со мной, я вникала в их способы работы. Это помогло. Для того, чтобы не выгорать, нужно поддерживать внутренний ресурс вне профессии: чтобы что-то вбрасывать в топку импровизации, надо что-то брать снаружи.
Для меня больничный клоун – это профессия. Если ты не можешь реализовать себя в профессии, тебе становится плохо. Ты живешь в этом, у тебя формируются социальные связи, подростки, с которыми ты работаешь, пишут тебе в сети, просят совета – значит, у вас сложились отношения, и им это нужно. Бывают моменты, когда ты испытываешь чистую радость. Например, ребенок молчал месяц, а с тобой заговорил – конечно, круто! Но ты не чувствуешь себя богом. Есть большая разница между ощущением «я святой, я пришел тут и всех спас» и мыслью «да, все-таки не зря я этим занимаюсь». Мы делаем то, что можем, и то, во что верим. При этом я не чувствую, что это моя работа. Больничная клоунада – это не про работу, это про жизнь.
Раздел: Новости , Новости учреждения | Просмотров: 2523 | Дата: 01.07.2016 | Время: 09:39 |